Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей к поселку, но еще довольно далеко от хором, двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно
держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
Неточные совпадения
Она стригла
седые волосы и ходила дома по двору и по саду с открытой головой, а
в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец
держался чуть-чуть на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
— Ну, это мы разберем после! — перебил Чертопханов, — а теперь ты
держись за
седло да ступай за мною. А вы! — прибавил он, обернувшись к толпе, — вы знаете меня? Я помещик Пантелей Чертопханов, живу
в сельце Бессонове, — ну, и, значит, жалуйтесь на меня, когда заблагорассудится, да и на жида кстати!
Отдельно
держались приезжие, как своего рода заводская аристократия, Овсянников, Груздев, исправник, старик Основа и о. Сергей. К ним присоединились потом Ефим Андреич и Ястребок. Основа, плечистый и широкий
в кости старик, держал себя совершенно свободно, как свой человек. Он степенно разглаживал свою
седую, окладистую бороду и вполголоса разговаривал больше с Груздевым.
В своем раскольничьем полукафтане, с подстриженными
в скобку волосами, Основа резко выделялся из остальных гостей.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался с действительным; и, когда, бывало,
в глубоких долинах густел вечерний пар и
седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей, на берегу,
держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
Что же касается до самого князя, то узнали, что дни его проходят почти сплошь за туалетом,
в примеривании париков и фраков; что остальное время он проводит с Степанидой Матвеевной, играет с ней
в свои козыри, гадает на картах, изредка выезжая погулять верхом на смирной английской кобыле, причем Степанида Матвеевна непременно сопровождает его
в крытых дрожках, на всякий случай, — потому что князь ездит верхом более из кокетства, а сам чуть
держится на
седле.
У одного голова белым платком перевязана, а сам едва
в седле держится, — должно полагать, стреляный.
Когда шли по мосту через Ватаракшу, на мосту,
держась за перила, стоял нищеподобный человек,
в рыженьком, отрёпанном халате, похожий на пропившегося чиновника. На его дряблом лице, заросшем
седой бритой щетиной, шевелились волосатые губы, открывая осколки чёрных зубов, мутно светились мокренькие глазки. Артамонов отвернулся, сплюнул, но заметив, что Алексей необычно ласково кивнул головою дрянному человечку, спросил...
Хотя бы я менее всех решался испрашивать отцовского позволения ездить верхом, тем не менее мне иногда удавалось выпрашивать у матери позволение прокатиться поблизости верхом на смирном пегом мерине
в сопровождении молодого кучера Тимофея, который на этот конец разыскал на верху каретного сарая небольшое исправное венгерское
седло. На этих поездках мы с Тимофеем старались
держаться степных и лесных долин для избежания огласки.
Теперь чувство темпа достигает самой высшей напряженности и
держится на каком-то тонком волоске, вот-вот готовом порваться. Та-та-та-та! — ровно отпечатывают по земле ноги Изумруда. Трра-трра-трра! — слышится впереди галоп белого жеребца, увлекающего за собой Изумруда.
В такт бегу колеблются гибкие оглобли, и
в такт галопу подымается и спускается на
седле мальчик, почти лежащий на шее у лошади.
Теперь этот живой привесок общинных весов бежал рядом с нами,
держась по большей части у моего стремени, так как я ехал последним. Когда мы въехали
в лес, Микеша остановил меня и, вынув из-под куста небольшой узелок и ружье, привязал узелок к луке
седла, а ружье вскинул себе на плечо… Мне показалось, что он делает это с какой-то осторожностью, поглядывая вперед. Узел, очевидно, он занес сюда, пока снаряжали лошадей.
Тогда Гончарову было уже 68 лет; но он совсем не смотрел дряхлым старцем: волосы далеко еще не
поседели, хотя лоб и обнажился,
в лице сохранялась еще некоторая свежесть,
в фигуре не было еще старческой полноты; ходил он очень бойко, все тем же крупным энергическим шагом,
держался прямо.
Глаза у него блестели, pince-nez не
держалось на носу, он нервно подергивал плечами, подмигивал, а при слове «дарвинист» молодцевато погляделся
в зеркало и обеими руками расчесал свою
седую бороду.
Тело, лишившееся головы,
держалось, таким образом,
в седле, имея точку опоры
в древке знамени, и мертвец-знаменщик мчался наряду с своими живыми товарищами, охраняя даже за гробом святыню полка — знамя.
В этой погоне прошло много времени. Из сада мальчик выбежал
в поле, быстро распутал ноги у одной из пасшихся на траве лошадей, вскочил на нее и умчался во всю прыть без
седла и уздечки,
держась за гриву лошади, прямо на глазах совсем было догнавшего его Степана. Последний охал и кричал, но эти крики разносил ветер, и оставалось неизвестно, слышал ли их дикарь-барчук. Степану пришлось идти к старому барину и шепотом докладывать ему на ухо о случившемся.